Всех впечатлительных сразу предупреждаю: попадете в Марокко — крышу точно снесет. Грубо, но это так. Поэтому советую: не влюбляйтесь в эту страну — иначе, словно городской сумасшедший, начнете бессмысленно кружить по узким сумрачным тупикам какой-нибудь медины, а в голове, даже не в голове, а где-то в животе, будет тупо стучать одна мысль: выбросить паспорт, все прошлое, память, глупые цивилизованные привычки и привязанности — и заблудиться здесь на всю оставшуюся жизнь. Так что не делайте этого.
Первая бусина волшебных четок — Агадир
Мы прилетели в Агадир в 5 утра по Москве и в час по местному времени: в полусонном состоянии не запомнился ни аэропорт, ни ночные улицы города, ни отель, в который нас заселили. Ничего не помню. Память проснулась лишь ранним мутным утром: накрапывал мелкий дождь, который через три минуты прошел, и уже через мгновение небо за распахнутым окном взорвалось несметными полчищами ласточек с их невероятными стремительными виражами.
Никогда не видел океана, но здесь он, я знал, был под самым боком. И когда через несколько минут, попетляв по пустынным переулкам города, я вышел на его берег с наивной надеждой, что вот сейчас замру в восхищении перед мощью этой мировой стихии, на меня накатило странное ощущение инобытия и потусторонности. Никакого тебе величия, никакой торжественности. Солнце вставало, но из-за мутной серой пелены не было даже видно, в каком месте оно находится. Широченный песчаный пляж, слева теряющийся в дымчатой бесконечности, а справа, километрах в трех, упирающийся в громадную гору, на сером склоне которой километровыми буквами из белых камней выложена арабская надпись: «Бог, отечество, король».
Но что было еще более странным — пляж в рассветный час кишел народом. Местные жители в длинных развевающихся джилябах с детьми всех возрастов толпами идут вдоль океана; велосипедисты рассекают колесами кромку воды; целые семейства сидят вокруг подстилок, на которые вывалена еда для завтрака; футболисты гоняют мяч по полю, вычерченному пяткой на песке, — таких полей, насколько хватило глаз, я насчитал около двадцати; юные влюбленные парочки, останавливаясь и бороздя голой ступней облизанный волной песок, медленно и задумчиво бредут вдоль воды — свидания полшестого утра, кому из европейцев такое приснится? Нет, этот народ, точно, не знает, что такое утренняя, да и вообще депрессия.
Вторая — Эссуэйра
Вот где я увидел «настоящий» океан — величественный, прекрасный, оглушительный, — так это по дороге из Агадира в Эссуэйру вдоль высокого скалистого берега. Дорога абсолютно пустая — только редкие ездоки на ржавых велосипедах и на понурых осляти скрашивают серую асфальтовую ленту. Это передвижение вдоль океана открыло для меня неожиданную сторону марокканцев — их созерцательность: практически через каждые метров 300-500 на самом краю обрыва видна сидящая фигура, неподвижно застывшая и обращенная лицом к плещущимся внизу волнам. Да что люди — оцепеневшие ослы стояли на самой кромке крутого берега и так же завороженно смотрели в океанскую даль.
Мы видели подлинный океан: громадные волны внизу накатывали на гладкий песок, и закладывающий уши гул — по сравнению с ним шум моря кажется ручным и домашним — именно такой может породить громадная необузданная стихия. К полудню мы уже были в Эссуэйре — старинном португальском порту, ослепительно белом городе с неправдоподобно голубыми ставнями и дверями. Уму непостижимо, как марокканцы добиваются такой голубизны: например, у израильтян она бледно-синяя, здесь — ослепительно-небесная.
В порту рыбацкая страда уже кончилась, и работяги в своих замусоленных одеждах, уложив свои снасти, картинно, на самом солнцепеке, расположились вдоль древней зубчатой стены. Очумевшие громадные чайки с плачем носятся в поисках случайно оброненной рыбы. Те, которые уже успели урвать свою добычу во время разгрузки улова, усеяли каменные зубцы и лениво и высокомерно щурились на людскую суету.
Практически все медины имперских городов Марокко у меня смешались в голове, эссуэйровская же запомнилась лишь одним древним стариком, сидящим на самом солнцепеке в тесной сутолоке торговых лавок с огромным куском картонной коробки, примотанным к голове обрывком синей веревки. Это сморщенное трясущееся существо продавало табун дивных детских лошадей и странных верблюдо-овце-коров на колесиках. Физиономии их были сделаны из гладкой чешуи стволов пальм, вместо глаз вставлены голубые или зеленые стеклянные бусины, спины обтянуты либо цветастым трикотажем, либо мохнатой овчиной.
Я не удержался — купил одного из красавцев с бородой, скроенной из куска детских полосатых штанишек. Спутники, большие охотники до прекрасных марокканских ковров, серебра и керамики, от души хохотали над моим трогательным игрушечным монстром.
Перебираем дальше — Рабат, Мекнес, Фес...
Рабат, столица Марокко, оказался на удивление спокойным провинциальным городом. Но это днем. Когда около часа ночи я случайно забрел в медину, мне так совсем не показалось. Чтобы тебя услышали, там нужно кричать. Грохот бесчисленных тележек, хор зазывал и покупателей, сцепившихся с продавцами из-за сантима, звуки стонущей марокканской музыки из распахнутых утроб магазинов, где все светится, переливается невыносимо избыточными красками и чудовищными количествами немыслимых товаров. Людской поток по бесконечным узким улицам движется медленно и туго: прямо на булыжниках расстелены газеты, расставлены разборные прилавочки, а на них чего только нет — от старых водопроводных кранов и громадных бюстгальтеров, больше похожих на бронежилет, до развалов золотых украшений и ковров неземной красоты.
На следующий день, около 7 утра, я вернулся сюда.
Это было совсем другое место, другой мир. Полная пустота, безумные ласточки чертили небо, стройный хор петухов (это в центре столицы, где полтора миллиона населения!), пара кошек, играющих с мертвой мышью на отполированной за века мостовой. И всюду — запах горячего хлеба.
Следующая марокканская бусина — Мекнес, который марокканцы называют «оливковым городом». Город славен Мулай-Исмаилом, сделавшим его в 17-18 веках имперским городом. Здесь история удивительнее, чем то, что видишь глазами. Мулай Исмаил из кожи лез, чтобы сделать Мекнес самым красивым городом всего мусульманского мира, поражающим воображение. Этот сказочный злодей достиг своего — по легенде, чтобы сотворить непревзойденное архитектурное чудо, он собственными руками задушил 30.000 нерадивых и просто в ненужную минуту подвернувшихся подчиненных (я подсчитал — почти по одному задушенному в день в течение 55 лет его правления). Но сам Аллах, видимо, не вынес этой красоты на крови и через 28 лет после смерти Мулай-Исмаила наслал на Мекнес землетрясение. По сей день старая часть города — сущий призрак.
Самый древний имперский город страны — недоступный пониманию европейца — Фес. Если нелегкая вас все же попутает и вы решите заблудиться в Марокко (понимаю, что даю рецепт самоубийства), то лучше всего это сделать в Фесе, в его древней и самой большой в мире медине. Она насчитывает 9.400 улочек и переулков, 2.800 которых заканчиваются тупиками. С ослом здесь не разойтись — приходится впечатываться в первый попавшийся дверной проем.
Я этого муравейника с его миллионом жителей опять же практически не помню. Нас, группу туристов из двадцати человек, словно нитку, вставили в одни из ворот медины и через час, пропустив через десяток тесных улиц, выдернули через другие. Перед входом в медину нам прочитали лекцию, как в ней не потеряться, и представили человека в джинсах и синей полосатой рубашке, задачей которого было следить за нашим стадом гусей. Этот невзрачный мужичонка тут же перещелкал глазами каждого из нас, как фотоаппаратом, и я понял: действительно, запомнил и достанет хоть из-под земли. Час сумасшедших странствий по глиняным беленым катакомбам, забитым людьми, ослами, орущими торговцами, тачающими свои поделки прямо на улице ремесленниками, подвешенными коврами, густым дымом стоящих на перекрестках жаровен, доказал, что наш охранник не зря ест свой хлеб: заблудших он выковыривал из самых немыслимых закоулков, иногда находившихся в километре от нашего маршрута.
Марракеш — самая драгоценная марокканская бусина
Я, честно говоря, уже немного устал от того количества городов, которые довелось увидеть за свою жизнь: предел человеческих впечатлений, если ты не ребенок, а взрослый дядька, согласитесь, довольно скуден. Но Марракеш заставил меня, как мальчишку, все время привставать на стременах. Описывать весь город бессмысленно — скажу лишь о двух вещах, которых вам нигде не видать, кроме как в Марракеше.
Первое — цвет. Зайдите в сук (в переводе с арабского — рынок). Он представляет собой узкие улочки и небольшие площадки (в смысле крошечные площади), крытые невпопад и не сплошь прутьями, пальмовыми листьями, парусиной, синтетической строительной тканью — да чем угодно. Сумрачное пространство меж домами прошито вертикальными солнечными струями, которые, упав на предмет, превращают его в огненную лаву. Все остальное, не удостоенное солнечного луча, почти невидимо в полумраке.
И второе — это центральная площадь медины Джемаа-эль-Фна. Днем я так и не понял, чем уж так особенна эта известная всему миру площадь — вокруг невзрачные здания да скукожившиеся зонты. Короче, совсем не та площадь, на которой «земля всего круглей».
Но ближе к вечеру, когда спадает зной, она как-то разом заполняется, да настолько, что с трудом протискиваешься среди этого неопрятного и суетливого люда. Фокусники, акробаты, водоносы, поэты, певцы, танцоры, знахари, гадатели, целители, местные сумасшедшие с бубенцами, невиданными музыкальными инструментами и орудиями для извлечения из них звуков, повара, колдующие над мангалами, котлами и жаровнями — вот главные действующие лица этого оглушительного и невероятно пестрого театра. И все до умопомрачения хотят фотографироваться.
— Мсье, десять дирхамов! Всего лишь десять!
Я щелкнул, даже без вспышки, летящего в воздухе акробата, делающего пятерное сальто с плеч своего напарника, и пошел себе дальше. Но метров через пятьдесят в плотной толпе я почувствовал легкое прикосновение к своему запястью:
— Мсье, всего лишь десять дирхамов...
Как он в своем пятерном сальто увидел, что его снимают, — боюсь, эту загадку я не разгадаю до самого своего конца. Как и завораживающую тайну Марокко. В чем его наркотическая красота — ни рассказать, ни понять.
Я перебрал свои марокканские четки. Снова — вечерний Агадир. В запасе полтора дня, и мне захотелось потрогать пальцами еще одну бусину — Тарудант, городок, который я заметил из автобуса, когда мы возвращались в Агадир. Лишь полминуты видел в окно этот странный охристый квадрат зубчатых стен, окажись за которыми (это было ясное и твердое ощущение), я пойму, что такое Марокко. На агадирской автостанции я был в 7 утра следующего дня. Единственный автобус до Таруданта ушел 15 минут назад.
